Я видел: год ходил он сам не свой,
но чтобы так всё вышло... Колька, Колька!
Шептались, что накрыт был с головой,
что на себя не походил нисколько.
 
К нему пристала кличка Самурай:
желтушный с детства, волосы как уголь.
Он по весне спать уходил в сарай,
до холодов свой не меняя угол.

У нас сараи воздвигались лишь
на перспективу: будущей скотине.
Под верстаком жила у Кольки мышь,
в окне – паук в махровой паутине.

Какой-то тайной силою влеком,
он в октябре с последнего урока
ушёл и на крюке под потолком
окончил жизнь намного раньше срока.

Я был к нему допущен лишь в конце
и, потрясённый, удивлялся всё же,
что мать его стояла на крыльце
и, улыбаясь, кланялась прохожим.

Ещё слова застряли в голове,
что, мол, на Кольку нет у Бога царства.
Что буйных лечат. Только и в Москве
для тихих не придумали лекарства.