Дай Бог ему и жизни, и удачи!
Ковром зелёным проросли поля,
взметнули кверху руки тополя,
и косы верб в ставке(*) купает Гайчул.

Задолго до петушьей переклички,
до предрассветных над бахчой полос –
движок на ферме, точно стук колёс
далёкой подмосковной электрички.

По долгу службы больше, не по злобе
кнутом цыганским выстрелит пастух,
и, напрягая вместе с шеей слух,
шагнёт тревожно со дворов худоба

и срежет угол, где стоят две вишни –
их было раньше невозможно счесть –
у дома, что расчётливый мой тесть
чужим отдал за две каких-то тыщи.

Замкнёт их строй пастух с лицом измятым,
животных красноречьем шевеля,
и будут набирать тепло земля
и резать воздух ласточки у хаты.

И повезёт на вахту трудовую
видавший виды крытый грузовик
(где бабник за рулём и озорник)
пенсионерок службу рядовую.

И, весь в труде, как взятый на поруки,
пройдёт и разом ночью станет день,
и тени все в одну сольются тень,
и отдохнут натруженные руки.

А я в той самой дальней электричке
минутный сон прерывисто ловлю
да вдруг соседа словом удивлю
по многолетней отпускной привычке.

Он на меня посмотрит удивлённо
и мне откроет (ну учёный гусь!)
что Украина – это тоже Русь,
но лишь с метровым слоем чернозёма.