Читаю строчки. Строчкам тридцать лет,
и взгляд по ним скользит в года иные –
приобретённый мной иммунитет
сбоит, и, что опасно, не впервые...

Вот дом, сарай, поленница, петух.
Он, гад, свою решая сверхзадачу,
всё целил клюнуть... Холодно... Лопух –
я в дождь стою под ним, я горько плачу.

Вот я иду, скольжу, бурчу на мать,
что лёд в крупе какой-то вроде манки,
что тот, кто очень хочет полоскать
бельё на речке, пусть и тащит санки!

Вот снова дом. Тепло. В печи огонь,
а за окном – сырое, в тучах, небо.
Мать черемису нищему в ладонь
относит со стола полбулки хлеба.

Нет в те края обратного следа.
Скрипи, пока скрипишь, моя телега.
А за плотиной там темна вода:
так с ней всегда от выпавшего снега.

Сквозь омут времени – смещение основ,
с наклоном правильным и непривычно чисто:
«Ма – ма – ма – ма...» – для первого из слов
в богослужении от атеиста.